Юрий Асланьян

У меня братан — бандит, в пермском лагере сидит и перо стальное точит — погубить кого-то хочет...

Я сказал бы брату: «Брат, разве кто-то виноват? Если будет — не помрем, распиши меня пером! Наколи себе рисунок! Это вору не связать, эту злобную фортуну в карты не переиграть.»

Я сказал бы брату: «Брат, возвращайся, брат, назад, уноси в горячке ноги, но не засветись в дороге в сорок белых киловатт. Потому что время — ворог, вор в законе, срок и морок». Я сказал бы брату: «Брат, на халяву хлорка — творог, если сам себе не дорог. Если ты не вовсе гад, возвращайся поскорей из-за трех своих морей, чтоб успеть на девять дней, не на девять, так на сорок сороков календарей».

От Курил и до Карпат скалит зубы брату брат.

Проволоку лесоповальной зоны брали чисто и наверняка двое заключенных в черном, как вороны, распластавшись в ножницах прыжка. И хоть в подсумке хватит пуль на всех, не тяжелей закона магазины: мне первый выстрел надо сделать вверх, чтобы потом не промахнуться в спины. Заросли густы и высоки, в зарослях бежать — нужна сноровка. Мне стрелять с колена не с руки, впрочем, и с руки стрелять неловко. Я настиг сбежавших у ручья и сказал им: «Граждане, стоять! Все равно — не пуля, так статья — всем троим свободы не видать!» «Побежишь, когда захочешь пить, — процедил сквозь зубы старый бич, — чистая вода здесь. Может быть, сам попьешь, если сумел настичь?» Показал мне зубы бич, спустив, как с цепей, прокуренную стаю... ...Я был молод и самолюбив, глуп я был, как нынче понимаю. И я лежа — за глотком глоток — выпил чашу беглого суда... По законам каторжных дорог мертвой стать могла моя вода. Был бы бог, то я бы попросил, чтоб библейскими законы были — я бы мог убить, но не убил, и меня могли убить, но не убили.